Экзамен на чунина был в их мире неизбежностью - такой же суровой, как мозоли на натруженных руках и вид крови на множестве заданий. Тяжесть смерти на собственных плечах - это бремя любого лидера, и уж тем более - Казекаге. Саюри всегда знала, что ее шиноби могут не вернуться. Каждый раз, передавая свиток, она понимала, что эта встреча может стать последней. Это привелегия, наверное - когда столько людей готовы вложить собственные жизни в твои тонкие ладони. Но к привилегии этой Саюри не могла привыкнуть вот уже больше десятка лет.

Ястреб прилетел поздно вечером. Конвой Сунагакуре отправлялся в селение в половине своего состава. Шестая прикрывала свои глаза, наклоняя голову, чувствуя тепло заходящего солнца. Заставляя лица двух улыбающихся генинов вспылывать в сознании. Больше она этих улыбок не увидит. Больше не станет свидетелем того, как они с волнением сжимают свои свитки в ладонях. Она не сможет видеть, как они вырастут в настоящих шиноби. Однако, их глаза будут смотреть на нее с осуждением каждый раз, когда Саюри будет закрывать свои же очи, до ее последнего вздоха. За прожитые годы, взглядов погибших, за которые она была ответственна, становилось все больше и больше. И все же, Саюри не забудет их имен. Саюри не забудет их взглядов. Таков был ее путь, ее выбор, ее человечность.

Той же ночью она самолично отправилась к семьям погибших генинов. Со спокойствием песков, она объясняла родителям, что их дети не смогли выйти из заброшенного города Страны Дождей, пока те ломались пополам под весом собственного же горя. Саюри молчала - ей нечего было больше сказать.

Экзамен был неизбежен. За отсутствием войны, у них не было другого способа закалить детей мирного времени. Не было способа заставить их повзрослеть за день и испытать мир, в котором они решили жить. Но экзаменаторы должны были хоть попытаться их спасти. Как могли погибнуть аж двое? Почему в Амегакуре с такой простотой разбрасываются человеческими жизнями? Может быть, она сама задаст этот вопрос, когда прибудет на третий этап. Вот только на третьем этапе ей не за кого было болеть. Саюри знала, что Саеко не простила ее за то, что мать не отправила ее на этот экзамен. Что же, если такова была цена - Саюри была рада ее заплатить. Саеко хотя бы жива. Жив был и Сома. Наверное, Нанаи и Тсунаеши к экзамену тоже готовы не были. "А ты, как Казекаге, должна была знать лучше."

Саюри почувствовала волнение чакры за запертой дверью кабинета. Она чувствовала тяжелое давление Однохвостого, которого она сама запечатала в своем же племяннике. Чувствовала и самого Сому, чакра которого казалась прирывистой, разбитой. "Так он прибыл, да?" Двери открывались, и Казекаге смотрела на зашедшего тяжелым взглядом. Выглядел он так же, как и ощущался - разбито. Разбито, замкнуто, потерянно. Он не был в силах встретить ее глаз, опустившись на одно колено. Чувство вины ударило от него практически поддых. "Что ты делаешь, Сома?" Никто не должен стыдитьяс сражению с девятихвостой лисицей.

Позволив тишине хрусталью наполнять свой кабинет, Саюри с шорохом длинных и сложных одежд обогнула свой заваленный документами письменный стол, не произнося и слова. Она подошла к наклоняющемуся генину и плавно положила свою ладонь на его плечо, осторожно его сжав. Словно бы пытаясь поддержать. "Это не твоя вина, Сома." Но говорить это вслух было, наверное, совершенно бесмысленно. Куноичи могла только лишь наклонить голову вбок, присоединяясь к его горю и сожалению.

Экзамен на чунина был необходим для того, чтобы закалить их новое поколение. Так ведь? Или они просто ломали детские души без причины? "Лучше так, чем перед лицом настоящего противника, так ведь?" Она не была уверена в этом заверении.

- Спасибо, что выжил, Сома, - мягко произнесла она, позволяя свой ладони соскользнуть с его плеча, - поднимайся, у тебя нет причин прятать от меня свой взгляд.

Его чакра казалась густой, будто формалин. Сконцентрированная, пропитанная горем и сомнением. Оставляющей послевкусие страха. Сома изменился - на то и был рассчет. Он изменился, в этом и была суть экзамена, разве нет? Сломать генинов для того, чтобы они потом собрали себя по оставшимся кускам. Порой Саюри начинало становиться противно от собственных же мыслей, но какая-то простая правда оставалась правдой - она была генералом а не главой дома пристарелых. Ее задача - готовить воинов, которых к защите селения и битвам на смерть. Потому что в тот день, когда Сунагакуре покажет слабость, то их съедят с головой.

Сенсей этой команды рассказал ей о том, что произошло. И про девочку-лисицу, и про ранение, и про других джинчурики, что пришли на экзамен. И даже про то, что не все джинчурики смогли дойти до конца. Экзамен еще даже не закончился, а трупы уже собирались в целые горы. Горько. Стоило ли оно того? Потому что в отчете ее же подданный не поторопился сообщить даже имен погибших детей. Не считая девочки с фамилией Узумаки. "Не первый раз Однохвостый сразился с Девятихвостым, разве нет?"

Саюри опустила взгляд на Сому. Он был рянен, но в этом тоже была своя необходимость. Он становился слишком самоуверенным, слишком заносчивым. Точно таким же, каким была и она сама в его возрасте. Когда-то она тоже считала себя всесильной только лишь из-за того, что проживала всю жизнь под покровом песка. До первого ранения. До первого шрама.

Он так и не нашел сил на то, чтобы поднять на нее взгляд. Саюри не могла сказать точно, был это стыд или ненависть, но если это была ненависть - то она ее заслужила. Она была Каге, а не богом. И едва ли у нее хоть когда-то было право таким образом крушить чужие жизни. Но если это была ненависть - пусть он смотрит ей в глаза. Саюри предпочитала всем последствиям своих действий смотреть в упор, не заискивая. От своего долга она не убегает. Как и от ответственности. Но если это был стыд - она не станет его заставлять. Однажды он вернется к ней в офис новым человеком. Он залижет свои раны, он вскинет голову к небу, и он продолжит свой путь шиноби, как и был должен.

Потому что, в отличие десятка молодых генинов на этом экзамене, он хотя бы смог вернуться домой.

- Ты сделал все, что мог, - только и сообщила она, не отходя от Сомы, лишь накронив голову, чтобы посмотреть на его согнутый стан, - и в их смерти нет твоей вины. - "Потому что в их смертях виновата только я." Саюри ненавидела мир шиноби. И если она могла начать диескаляцию - она бы это сделала. Если бы могла переставать заставлять детей убивать друг-друга ради какого-то там ранга, она бы тоже это сделала. Если бы она могла сделать что угодно, что угодно ради того, чтобы не посылать людей на бойню, она бы это сделала. Но Саюри не могла защитить свое селение в одиночку. Хотя очень хотелось бы.

- Харуко - необычная девочка, - сообщила Саюри, наконец, отходя от Сомы, приближаясь к своему собственному креслу. О Харуко, конечно же, Шо не торопился ей рассказывать. И правда - с чего? В то время, пока Саюри самостоятельно запечатывала Шукаку в собственном же племяннике, он нашел потомка Наруто, в этом не было ничего удивительного. Узумаки - отличные сосуды для Биджу. Это был секрет, который так или иначе должен был выбраться на поверхность рано или поздно - странно только то, что каким-то совпадением на экзамене оказалось столько джинчуурики одновременнно.

Селения решили показать свою силу? Для чего? Что-то грядет, о чем она не догадывалась? Нет, это было маловероятно. От Саюри и ее шпионов не ускользало практически ничего, что могло бы быть таких масштабов.

- Ты шиноби, Сома. Ты человек. Ты сын. Ты чей-то друг. - Наконец, произнесла она, замерев около. собственного же кресла, не торопясь в него опускаться. Тот факт, что Сома все так же оставался перед ней - с опущенной головой и на одном колене, щемил ей сердце. Не так просто - отправлять детей на войну. Не так просто - видеть то, что они винят в своих проигрышах себя. Неужели они действительно считали ее настолько жестокой, что в этой ситуации она будет винить выживших?

"Неужели ты настолько сильно пытаешься отказаться от своей человечности, Сома?"

Сома, все еще согнутый перед ней, словно символ ее собственного внутреннего конфликта между долгом и человечностью. Его раненая фигура выглядит как живой алтарь, на котором возносится жертва во имя бескрайних сражений и беспощадной реальности шиноби. Она не знала, почему он все еще пытается найти ответы на свои вопросы шаркая взглядом по полу.

- Я расскажу тебе о голосе, что ты иногда можешь слышать в своей голове, но я прошу тебя, присядь. Ты можешь не смотреть мне в глаза если не хочешь.

Отредактировано Sabaku no Sayuri (19.11.2023 18:57)

Мальчишка перед ней напряжен, будто бы соткан из пробитого, подрагивающего свинца. Чувсвтво вины простреливает его виски. Словно таранит голову. Только обернется — и он увидит, как страх растекается по стене чёрной жижей. Так как же ей, Казекаге, сейчас собрать его по кускам да в единое целое? Саюри продолжала смотреть на Сому, как на кусок сложного пазла, который она пыталась собрать. В его глазах отражалась смесь страха, обиды и сомнений. Она понимала, что бой на экзамене не только оставил физические следы на его теле, но и оставил свои метки на его душе. Где-то внутри, под слоем костей и кровавой плоти, его сердце с каждым словом пробивает ударом тока.

Казекаге взглянула на Сому с выражением сдержанного сострадания. "Что же ты делаешь с собой, Сома," подумала она, "за что ты так себя избиваешь?" И она готова была уменьшить бремя, которое лежало на его плечах, давило болезненным гнетом. Вот только Саюри понимала достаточно для того, чтобы знать - сейчас она ничем ему не поможет. Нет слов, которым получится облегчить его боль. Тем более, что сейчас ей придется рассказать ему правду. Правду, от которой будет только тяжелее.

- Сома, провалы - это часть жизни. Принятие сложных решений, в результате которых твои товарищи и подчиненные могут лишиться жизни, это часть твоей профессии. - Голос ее звучал и мягко, и твердо. Потому что она, конечно же, понимала свою правоту. "В Соме сожаления слишком много, а в моей дочери - недостаточно," промелькнула в голове совершенно предательская мысль. - Я стала чунином в 12 лет, - начала Саюри, на этот раз делая свой голос тише, присаживаясь на стул. Она не любила вспоминать эту главу своей жизни. - В свою же первую миссию я позволила работорговцу бежать, через два дня после этого я как командир повела своих товарищей на смерть и вернулась с сокрушительным провалом. Поверь мне, Сома, гораздо лучше почувствовать горечь проигрыша в бою один на один на экзамене, чем в чунинском жилете. Лучше горевать о потере товарищей тогда, когда их безопасноть не была твоей ответственностью.

Она не знала, помогают ему эти слова или нет. Даже примерно, даже на мгновение. Но, возможно, если он перестанет видеть в Казекаге, что сидела перед ним, человека неуязвимого, то ему станет хоть немножечко лучше. А может, она лишила его последней надежды. Саюри прикрывала глаза, коснувшись пальцами виска. Потому что эта ошибка - ее собственная. Ни Нанаи, ни Тсунаеши, не были готовы к этому экзамену. И это была ее вселенская вина. Каким же она после этого была лидером?

Но нет, нет. Сейчас она не имела никакого права утопать в жалости к себе. Не тогда, когда ей нужно было объяснить, что она разрушила этому мальчику жизнь. Что она навсегда разрушила свои отношения с Кеймей. Что Сома, наверное, и не знает, кто перед ним стоит. В этих отношениях пролегла пропасть. Ради своего селения Саюри один за другим разрушала собственную семью. Отрывала человека от человека как мясо от костей. Поразительная жестокость.

- Ичиби? Это он так представился? Обычно он представляется как Шукаку. - Ее голос оставался спокоен, пока Саюри смотрела на Сому непроницаемым взглядом. Она редко испытывала проблемы с подбором слов, но почему-то именно сегодня не могла понять, откуда ей начать этот рассказ. Она отнимает пальцы от виска, положив руки перед собой. - Шукаку — один из девяти хвостатых чудовищ. Мы их называем "Биджу". Они являются источником огромной чакры и разрушительной силы. Ты — джинчуурики, тот, кто слился с Биджу. Другие, и я ненавижу это слово, зовут таких людей "сосуд". В твоем случае это Шукаку. Однохвостый.

Казекаге приостановилась, давая Соме время усвоить сказанное. Как ей продолжить? Как рассказывать молодому шиноби, и без того прибитому к земле, о том, что он еще и оружие? Оружие, которое она, пропади оно пропадом, создала собственноручно. Происходящее - сущая головоломка. Разгадаешь - и шагнешь в дебри неизведанности, неминуемо приближаясь к сути. Сути, которую он — Сома — знать не хочет. К сути, что разорвёт их на части.

Он не хочет знать, но начало положено.

Ему придётся.

- Эта сущность внутри тебя - твой союзник, но и вызов одновременно. Ты должен научиться понимать и контролировать эту силу, Сома. Ичиби - нечто большее, чем просто чудовище. Он - твоя судьба и испытание. - Из двух зол — меньшее. Саюри смотрела на Сому взглядом тяжелее, чем он когда-либо видел перед собой. Но ее лицо казалось сейчас обезвоженным, пустым. Она только что поставила Сому перед ультиматумом, перед фактом. Потому что в отличие от остальных шиноби, у него не было выбора. Никогда не будет. Ему никогда не покинуть этого пути, будь от инвалид третьей группы, шизофреник, или законченный наркоман — пока его тело — наполненный сосуд, оружие в борьбе за свободу — не иссохнет, не растает в пыль под лучами заходящего солнца, он будет бороться.

На этот раз что-то кольнуло в сердце и самой Саюри. В попытке защитить свое селение она создала из этого мальчика оружие для убийства. Но чего ей кривить душой. Она из всех детей своего селения создавала послушных, миниатюрных солдат. Спать по ночам становилось все труднее и труднее. Она не скоро сможет забыть сгорбившуюся фигуру Сомы, застывшую перед ней.

- Если тебе хочется кого-то ненавидеть, что ненавидеть тебе стоит меня, - продолжала она все с тем же спокойствием, не ожидая ни жалости, ни возвражений, - без моего приказа ни ты, ни твои напарники, не отправились бы на этот экзамен. Их смерти - на моей совести, не на твоей. Этот голос Шукаку в твоей голове? Печать на твое тело я поставила собственными руками. Ты был младенцем. И твоя мама до сих пор меня не простила за это. - Истина простая и болезненная как камень, брошенный в лицо. - Тебе не за что себя винить.

Он - плачет. Она - вроде как "сильнейший" шиноби селения, ничего не могла с этим сделать. Да и нужно было что-то с этим делать? В слезах не было стыда. "Я должна была сказать тебе раньше". Погрязла в работе, в проклятых, мутных, лживых лицах аритократов, что брезжат вокруг роем ретивых мух. Садятся на голову, забираются в уши, в глаза, в лёгкие. Встают поперёк горла, перекрывая кислород, и остервенело душат. Погрязла под ворохом бюрократии, которая складывалась вместе в болезненный паззл, что рос перед ней как нарыв. Вот-вот взорвется. Но нет, ей нельзя этого допустить.

От нее - зависит судьба всего этого селения. От него, конечно же, тоже.

- Мой предшественник был джинчурики, - отзывалась Саюри. На этот ряз мягко - заботливо. Все еще всматриваясь в содрогающуюся фигуру мальчика, который перед ней утопал в собственных слезах. Обречённость — она клокочет в его венах. Она наполняет его до краёв. С каждой секундой — всё сильнее. И она норовит сломать. Сникнуть к ногам истощения. Сома борется, но как долго у него получится держаться? - Пятый Казекаге. Может, ты о нем слышал? - Фигура Гаары так и останется стоять в кабинете совета, рядом с фигурой своего отца. Рядом с фигурой и ее собственной. - Может быть, однажды Шукаку тебе о нем расскажет. О том, что Гаара был соткан из любви, и жители селения готовы были идти в битву с его именем на губах.

Идеал, с которым ей, Саюри, никогда не сравниться.

Всё, что она делает последние несколько лет - это смотрит. Смотрит, как он ломается, захлёбываясь в горечи из-за сгустка чакры, разделившего своё тело с его собственным. Незнакомцем, с наслаждением глотающим воздух, размыкающим родные губы, но говорящим чужим голосом. Голосом, похожим на холодный, заточенный нож - Саюри кажется, что им можно вспарывать вены. Ей кажется, будто по запястьям Сомы уже стекает кровь.

Она смотрит и видит, что ребёнок во всех этих генинах был похоронен непозволительно рано. Под тлеющими облаками и разрывающимися на куски обезображенными тушами. С чужими надеждами, врезающимися в хрупкие плечи. Но они — клеймённые. Обречённые так несправедливо, так неправильно, что хочется кричать в лица. Посылать к чёрту.

Но ей этого не сделать, конечно же. Ей не закрыть академию шиноби, ей не выпустить на свободу Шукаку, ей не перестать исследования более сильных техник в селении. Она - не мать. Она - генерал. Генерал, который ненавидел войну и все, что с ней было связяно. Генерал, который устал видеть то, как двенадцатилетние дети возвращаются с экзамена и помещаются сразу полтора метра под землей, кормя червей своими улыбками и надеждами на светлое будущее. Неизбежность протекает по ее венам точно так же, как она протекала по венам Сомы.

Все решения, которые она могла принять - были предначертаны. Потому что Сунагакуре хочет одного - выжить. Выжить любой ценой, не опалив себя беспощадным солнцем пустыни. Не потерявшись меж перекатывающихся ветром барханов. Не растеряв веры и доверия друг-другу.

- Я дала тебе силу, Сома, - отзывалась она, понимая, что мальчик ее, скорее всего, не услышит. Он - уходит на дно. Слова до него доносятся как через водную гладь. - Шукаку позволит тебе стать сильнее для того, чтобы защитить своих товарищей. Защитить всех, кто тебе близок. Защитить все это селение, его жителей, и будущее, которое может быть у нашей страны. - Потому что согласиться на эту силу - значит иметь шанс на спасение их всех. Потому что его жертва - не будет напрасной.

Сома лег под топор войны в день своего рождения. Вернее, под топор этот его положила Казекаге, которая хотела лишь мира. Хотела мира, и оттого готовилась к войне.

- Жители боятся, что однажды ты потеряешь контроль. Но я знаю, что у тебя есть возможность сдержать эту силу - направить ее в правильное русло. С ней ты станешь сильным шиноби. Сильнее, чем кто-либо в этом селении. Если ты научишься любить Шукаку, а не ненавидеть его, он поможет тебе защитить то, что дорого. Как когда-то он помог и Пятому Казекаге.

Саюри помнит тот день, когда Ичиби потерял контроль. Тогда она шла быстро, не поднимая головы и не озираясь на пробитые, безглазые дома. Они молчали, словно сожжённые и распотрошённые муравейники. Молчал гранит, молчал посеревший песок, молчало небо. И только горячий ветер свистел в ушах, оглаживая мочки и забираясь куда-то за воротник. Заставляя прядь улых волос, выбившуся из ее сложной прически, ласкать ее лицо.

Сквозь распахнутые двери — к грязным лестницам. Перешагивая через хладный труп белокурой женщины, распластавшийся на ступенях. Держа в руках маленького младенца, вырванного из ласковых рук его матери. Не опуская на него глаза. Поднимая свою кисть для того, чтобы заставить песок запечатать тануки в пирамиду. Начиная жертвоприношение.

И сейчас этот младенец - перед ней. Саюри не раз и не два задавала себе простой вопрос - а почему ты не использовала своего собственного сына? Почему ты, Казекаге, не запечатала Шукаку в Кенджи? Она много раз могла говорить о том, что у него не было достаточно чакры. Много раз говорить о том что он был старше, и потому мог не прижиться с Однохвостым. Может даже, где-то на периферии сознания, она знала, что однажды поиски отца приведут его в тупик, или заставят пойти по той тропе, по которой джинчурики идти не может.

Кеймей же выражалась простым языком - "тебе просто не хотелось приносить в жертву своего сына". Кеймей, наверное, была права.

Саюри смотрит на то, как Сома содрогается от боли. Он слышит, как трещит где-то в его собственной душе отчаяние. Чувствует его саднящий жар так, будто он ползёт по спине. Эта фантомная лихорадка — он знает, отчего она разрывается под кожей жгучими импульсами. Сома кричит и падает на пол. Саюри - снова поднимается с места, обходя стол и опускаясь на колени рядом с ним, положив свою ладонь на его воспалившийся лоб. Она прикрывает глаза, приседая рядом с ним, пытаясь хоть примерно понять, что же ей сейчас делать.

- Сома, поверь мне, если бы я могла запечатать его в себя, я бы это сделала, - шептала она, заботливо проводя ладонью по его волосам. Будто бы он и правда был ее сыном. - Если бы были любые другие варианты, я бы испробовала и их. И все же, однажды эта сила защитит тех, кто тебе дорог. Она уже, на самом деле, защищает все наше селение. Знание того, что у нас есть сила Шукаку, защищает нас от возможного нападения. И однажды ты найдешь с Шукаку общий язык. Однажды, вы станете товарищами - и тогда с вашей силой никто не сможет сравниться.

Саюри ощущает, как волнение касается шеи и скатывается к пояснице, но слова замирают в горле, будто слепляясь в тягучие комья. Онга проталкивает их внутрь.

- Твой путь не будет простым, Сома, но у меня нет сомнений в том, что ты сможешь его пройти.

— Спасибо вам больше, Казекаге-сама, - голос Сомы напряжённый, низкий. Намного ниже, чем, кажется, на то способны его связки. Саюри наблюдала за тем, как он поднимался с земли, как утирал свои слезы, как находил силы быть воином, быть шиноби, которым так давно хотел стать. Вслушивалась в те слова, что он говорил, и в те самые, которые он сказать не хотел. Словно бы мысленно он уже шипел, уже ругал, стихал на мгновение, крепче сжимая ладони, и снова ругал: почти не отрывая рта, мысленно — не смолкая.

Она, наверное, не заслуживала его прощения - и если ему будет проще её ненавидеть, наверное, так будет проще. Потому они, конечно же, и запечатывали биджу в тела собственной семьи - в надежду на то, что когда-то любовь станет крепче ненависти. А Сома, к счастью для них всех, любить умел. И он - останется. А вот в намерениях собственных детей Саюри начинала сомневаться.

- Ты можешь идти, Сома. Но знай, что ты всегда мождешь вернуться, если тебе захочется об этом поговорить. - "Можешь вернуться", — повторяет теперь про себя Саюри. Потому что знает, что то, что она ему сказала - было сомнительным лекарством от его боли. Но у неё не было выбора - потому что неведение опасно незнанием последствий; потому что глаза у мальчка, что пришёл в этот кабинет сегодня утром, слезятся, а из носа его течёт. Потому что минутами ранее он валялся на полу не в силах себя успокоить. "Надо будет сказать Хагане проверить стабильность его Биджу."

И снова он — этот голос в её голове. Такой скомканный, что не разобрать, не разложить и не разгладить. Внутренний голос, что напоминает Саюри, что она, возможно, ничем не лучше Четвёртого. Может, все они, шестеро Казекаге, шли по одному и тому же пути. Они действительно делают несколько шагов вперёд, по коридорам своей резиденции. Они приклеиваются к стенам, они ведут по ним лопатками; отходят дальше и дальше, но по-прежнему ощущают сомнение. И вновь двигаются. И вновь ощущают сомнение. Всё так же сильно.

Потому что страх напускает миражи. Потому что страх — это то, что даёт под дых, не прикасаясь. Не имея плоти. Саюри ощущает его тоже, но не может заставить себя сдвинуться с места. Их мираж в преувеличении — Шестая знает точно. От понимания не становится легче.

Станет ли Соме легче от его осознания? Или он тоже будет ходить по коридорам своего мироздания, натыкаясь на стену будето бы ослепший?

"Тебе найдо найти свой собственный путь, как бы это ни было сложно."

Но Сома ушёл и дверь за ним закрывалась. Саюри уверена: к падению нельзя быть готовым. Предугадать — не значит обмануть, оказаться в воздухе — не значит лететь. Время не пластично, оно вьётся проволоками вокруг шей — люди с ними рождаются.

Сможет ли Сома взлететь?