Мизуко в кабинете стоит - опять. Нет, она не против - если, конечно, не скажут снова чистить канализацию. Тогда она против. Но все равно пойдет, конечно же. Лицо сложное напротив - Мизуко задумывается, листает в голове причины, по которым ей эта история кажется знакомой. Кладбище, разрисованные могилы. Ах, точно! Что-то такое она успела услышать от подруги, которую к этому делу припахали. Значит, проблема сохраняется? Нехорошо. Если виновник остается на свободе, то у них так каждый второй скоро на кладбище побывает с целью отмывания надгробий. Не очень хорошее дело. Мизуко кивает - задача ей ясна, конечно. Отмыть, облагородить, отчитаться. Но где-то про себя она ставит себе задачу со звездочкой - попробовать поймать того настырного кретина, который решил, что разрисовывать могилы тех, кто не может ему ответить - это отличная идея. И за ухо приволочь за собой. Чтобы вместе отчитаться о проделанной работе. Если у  него есть сообщники - это выяснят. Проведут воспитательные работы или вроде того. А то пока воспитывали всех, но не виновников. А это что? Правильно. Несправедливость. Всем сестрам пора раздать по серьгам - так вроде говорят, да?

Мизуко кладбище не сказать, что любит, но ребенком сильно не понимала несколько вещей. Например, почему там люди плачут - и почему среди них отца нет. В смысле среди могил. Она правда ходила и искала. Но - нет. Ни одной надписи "Теруми Шин" не встретилось. Тогда Мизуко выбрала могилку у самой дальней ограды, заросшую и словно позабытую - и выбрала ее могилой папы. Таскала ему водные лилии - и рассказывала о том, что у нее все хорошо, что маме грустно, что в школе ее дразнят, но она не дает себя в обиду. Мизуко тогда коленки руками обнимала перед могилой, имя на которой уже поистерлось - да так и сидела до тех пор, пока слезы не обсохнут. Это, наверное, единственный выход, который она для себя нашла. Не у всех в деревне были отцы - и не у всех из тех, у кого их не было, отцы буквально похищали одно из сильнейших оружий деревни. Мизуко понимает, почему его все обвиняют и осуждают. Но в такие моменты ей просто хотелось тихо спросить у него помощи. Вспомнить все то, что от него осталось в памяти. Могила была ничейной - и к ней давно никто не ходил, ответов камень могильный тоже не давал, но Мизуко с восьми лет за ним ухаживает - убирает мусор и приносит цветы. Вот и теперь она перед ним стоит с неловкой улыбкой, кладет бутон водяной лилии перед молчаливым и отрешенным "отцом" - они и правда похожи, да? Вот и Мизуко не знает. Поглаживает пальцами прохладный гранит - и вздыхает тяжело. Забавно. Дорога к нему нашлась сама. Здесь бывают редко - довольно старая часть кладбища. И все же - дорогу она знает наизусть.

- Привет, пап, - она присаживается на корточки перед надгробием безымянным и улыбается, неловко заводит прядь волос за ухо, молчит около минуты, сцепив пальцы в замок, а после встает, слезы непрошенные смаргивает, натягивает свою улыбочку-оскалочку, лишь бы пеаль не сквозила, - прости, давно к тебе не заходила. Тут твои соседи жалуются на вандалов. Ничего об этом не слышал? Нет? Ладно уж, храни свои секреты.

В этом было его преимущество. Он никогда не осуждал. Порывы ветра ощущались скорее руками на плечах. С ним приятно было посидеть и помолчать, приятно было выговориться. Маме в коленки плакать не так приятно - безопасно, но с каждым годом все более неловко. Мама не любит говорить об отце - а Мизуко хочет! Мизуко хочет узнать, простят ли его, если она на своем горбу дотащит Сайкена обратно в Кири. Или гробу, тут как получится, конечно. Мать говорит, что это опасно - и думать о таких вещах не стоит. Бабушка холодно вскидывает бровь - если у Мизуко есть свободное время думать о таких глупостях, она решит эту проблему им обеим очевидным способом. А камень не отвечал, но хотя бы думать не запрещал. В ветвях ивы, ласкающей ближайшие надгробия, есть что-то успокаивающее. Мизуко любит с ним разговаривать - он не говорит, что у Мизуко должны быть другие интересы или что гоняться за избавлением для того, кто его не хотел, глупо. Не глупо. Рационализм Мизуко здесь трещит и идет по швам - Мизуко скорее пытается натянуть на эту глупость рациональные мысли, чем реально их ощущает. Мне больше будут доверять в деревне, нам больше не будут предъявлять за отца - вот такие вот мысли. А сама умом понимает - это все незакрытый гештальт. Мизуко просто хочет, чтобы отец был рядом и любил ее.

- Бабушка нормально, пап. Выбивает из меня дух. Мама тоже - в смысле мама тоже нормально, - она покачивает головой, с ним всегда было трудно заговаривать с тех пор, как Мизуко Академию покинула, ей не сказать, что есть, чем гордиться, не сказать, что она в себе чем-то гордится, все ее спокойствие и выверенность - они ведь выбиты в ней, как надпись на надгробии, однажды сотрутся, не ее форма, внутри Мизуко бушует ураган, который она приучает себя контролировать, маскировать спокойствием, усмирять пониманием, но ей с каждым днем все сложнее принимать ошибки, да вот только не чужие, а свои собственные, - я не знаю, что мне делать. Ты поэтому ушел из деревни? Чувствовал, что тебя недостаточно? Что тебе чего-то не хватает, чтобы все было хорошо? Я вот чувствую себя так. Вроде стараюсь. А вроде этого не хватает, понимаешь?

Мизуко вздыхает тяжело. Ответов она не ждет - она здесь не за ними. Она коротко целует надгробие того неизвестного, кого зовет своим отцом, того, кто похоронен и давно забыт - и просто тихо надеется, что в том мире этот неизвестный простит ее наглость. Мизуко здесь не за ответами - остаток дня она драит надгробия, задумчиво иногда проводит пальцами по выбитым именам. Не потому что интересуется работой по камню - потому что пытается проследить паттерн. Чьи могилы подвергаются нападкам? Есть ли у них что-то общее? И замечает - даты. Многие жертвы краски погибли примерно во время гражданской войны - если она правильно помнит окружение нынешней Мизукаге, среди падших есть их родня. Значит, жертвы - потенциально были сторонниками Восьмой. Мизуко задумчиво чешет затылок - идет искать могилы тех, о чьей поддержке противоположной стороны точно знает (бабуля до сих пор в их сторону плюется, хотя у самой нос в пуху) - и обнаруживает, что вот они-то не разрисованы, хотя находятся не так далеко. Это интересный момент - Мизуко выводы делает. От мыльной воды пальцы сморщиваются - это мелочи. Мизуко сама не замечает, когда очередное надгробие оттирается - думает все это время. Анализирует. И приходит к выводу, что надо просто устроить засаду. Дело простое - ива около "папиной" могилы далеко, но с ее высоты просматривается все кладбище. И это Мизуко на руку. Она там обустраивает гнездо - и следит.

Перед ее глазами на территорию под покровом сумерек просачивается тихим сапом пацан лет двенадцати. Она подбирается тихонечко, держится теней - наблюдает. Пацан слишком увлечен, периодически нос трет рукавом, только на слишком очевидные звуки обращает внимание. Дурак. Слишком очевидно, что он пришел делать. Протектор не носит, синяки явно свежие, но сторонником упорных тренировок не выглядит. Мизуко за ним наблюдает внимательно - и когда он готов начать опять буянить, применяет шуншин. За руку ловит. Буквально и метафорически. Пацан пытается вырваться, но не выходит. Хватка у Мизуко акулья. В бабушку.

- А ну-ка стой, художник от слова худо, - она встряхивает пацана и рявкает, скаля клыки острые, это же каким мудилой надо быть, чтобы мертвых защитников деревни не уважать, - ты какого рожна творишь?

У пацана красные глаза - но на лице написана только ярость, он пытается пинаться и высвободить руку. На поясе танто - значит, учится киндзюцу, ожидаемо, в их-то деревне, но это делает его перед более опытной Мизуко скорее печальным оппонентом. Не в его пользу. Мизуко знает этот взгляд - затравленный ребенок. Она слишком часто видела эти глаза в зеркале в детстве. Что-то в груди ёкает - Мизуко хмурится.

- Пусти, - он прыткий и верткий, в какой-то момент Мизуко почти отпускает, но вместо этого только встряхивает яростного волчонка за руку снова.

Что за проблемный ребенок, куда только родители смотрят. Мало его дома гоняют с тренировками, раз время на глупости есть. Мизуко начинает мыслить как бабушка - и это жутковато.

- Да без проблем. Но только с переломанными руками. Или ты добровольно со мной пойдешь. И останешься цел. Как тебе идея? - она тихо посмеивается и приближается к чужому лицу, дает себя рассмотреть, о Мизуко в деревне достаточно разговоров, а потому она дает пацану время на осознание того, в чьи руки попался, какое у Мизуко за плечами наследие, чей она потомок, чья она дочь, - если не заходят оба варианта, могу просто оставить на руках ожоги от пара. Тоже будет равноценно, да?

Говорят, во времена Кровавого Тумана руки могли лишить и за меньшее. Мизуко не осуждает - на войне как на войне. Другое было время. Но они-то живут в настоящем. Впрочем, Мизуко скорее блефует. Но - обычно такое прокатывает, когда люди вспоминают о деяниях ее папаши. Скольких он оставил умирать в ядовитом тумане? Достаточно, чтобы быть жутким в чужих глазах. Мизуко этим пользуется, чтобы иметь в переговорах и допросах сильную позицию.  Пацан замирает - и глаза его в какой-то момент расширяются. Ага. Дошло. Отлично. Она отпускает его руку и хватает за шкирку, чтобы не вырывался дальше - и тащит прочь с кладбища. Он сначала тащится тихо, послушно. И это даже удобно. А потом он резко делает безуспешную попытку вырваться рывком и...начинает плакать. Тихо, пораженчески. Это скорее из колеи выводит.

- Все вы такие. Ненавижу вас всех! И академию долбаную! Если не согласен, значит, в топку, да? - он все еще затравленный волчонок, но говорит такие знакомые слова, смотрит с какой-то слишком взрослой болью, - они отца моего убили, потому что он был против них! А теперь играют в великодушие! Мне их жалость не нужна!

Ах, вот оно что. Ну, в целом - все сходится. Дитя гражданской войны. Отца закономерно не помнит. Если ему около двендцати, то родиться он должен был под самый конец гражданки, значит, с ранних лет со всех щедрот мог получать. Мизуко слишком хорошо его понимает. Хотя их отцы - они разные. Мизуко знает причину его поведения - он запутался. Он не готов признать правоту других. Он не может понять всех. Мизуко замирает, зубами скрипит. Она слишком хорошо знает боль этого ребенка. И поэтому не может оставить просто так. И потому садится перед ним на колено и внимательно смотрит, преждче чем опустить голову и устало выдохнуть.

- Послушай, у меня тоже отца нет. И ты хотя бы знаешь, где твой похоронен, - она поднимает голову и улыбается призрачно, болезненно, обнажает свою слабость перед незнакомым, но таким понятным ребенком, протягивает ему ее, эту слабость, Ммизуко сама находила ответы, но теперь была готова ими поделиться, она их выстрадала, она их вымучила, он не должен, - я не знаю, что за жалость к тебе испытывают. Меня вот презирали все из-за отца, представляешь? Надо иногда понимать, что люди совершают ошибки. Все. Ты или живешь чужими - или просто делаешь из них выводы, понимаешь? Вот ты сейчас что-то решил выходкой? Кроме того, что я весь день убила на оттирание твоей живописи, которую до меня терли другие?

Пацан отводит взгляд и хмурится. Сознательный. Совестливый. Понятливый. Значит, дома его любят. По душам разговаривают. Это хорошо. Значит, один не останется. Значит, может исправиться. Мизуко же смогла. Вроде. Если опустить тот факт, что под спокойной водной гладью она прятала кровожадное чудовище. Ничего страшного. Мелочи.

- Нет, - бурчит в ответ пацан и надувается.

Мизуко фыркает насмешливо. Понятливый.

- Сома донного ответ. Вот твой отец был смелый человек. Ответил за свои принципы и не отошел от них. До конца стоял, - он плечом поводит, слегка брови приподнимая, мол, видишь, какая штука, после встает и снова встряхивает недовольно за воротник, - а ты чего? Нагадил и побежал? Так дела не делаются. Тебе вот сколько? Из Академии небось скоро выпускаться? А ты даже не можешь вслух произнести свою позицию и отстоять ее. Как думаешь, правильно поступаешь? Шиноби без принципов - не шиноби. Твой отец это понимал.

Остаток пути они идут в тишине. Пацан шумно шмыгает носом, но больше попыток сбежать не предпринимает. Мизуко это ценит - и перестает его тащить за воротник, только руку на плече оставляет, похлопывает по плечу успокаивающе. Она его понимает. Прекрасно понимает. И надеется, что израненный жизнью ребенок этот тоже сделает выводы. Детям таким нужны друзья - верные, те, кто не осудит. Пацану страшно заходить в кабинет, где его, очевидно, сдадут с потрохами. Но это ничего. Надо уметь отвечать за свои действия.

- Вот ваш сторонник уличных выставок, - Мизуко тяжело вздыхает, пальцы в волосы запускает, отчего серебро неминуемо перемешивается с алыми локонами, глаза прикрывает, Мизуко за свои слова отвечать готова, у шиноби должны быть принципы, у Мизуко они есть, - хочу взять его на поруки.

Мизуко отчитывается обратно в кабинете ближе к ночи - и о том, что могилы отмыла, и о том, что вот это - один из тех, кто их разрисовывал. Мальчишка расскажет, что есть еще несколько таких детей, но он их не сдаст. Потому что у него есть принципы. Мизуко этому кивает - ну, вполне себе честная позиция, высказал, ничего не скажешь, быстро учится. Миссия оканчивается как-то странно. Мизуко понимает, что наверянка снова будет драить надгробия, потому что дети - бестолочи. Но вот этого пацана провожает до дома. И обещает завтра сводить его в лапшичную - и познакомить с парой крутых мечников, один из которых шумный, а другой вспыльчивый, но они оба крутые. И могут дать пару уроков. У пацана горят глаза тонкой лучиной надежды и доверия - и Мизуко кажется, что ее и правда может хватить. Ветер на плечах кажется чьими-то руками, ложащимися на плечи. Может, все не так плохо с ней, да?

Миссия завершена.

Отредактировано Terumi Mizuko (20.10.2023 03:29)