Остриё лезвия нежно касается белоснежной кожи. Металл холоден, вызывает отвращение.
Искусная рука дирижёра ведёт истошно очаровательное произведение от шеи к телу, насквозь пробитому дрожью. Острие звонко перебирается с кадыка; нарочно оставляет царапину между выступающих ключиц; зигзагами рассекает грудную клетку; тонкой прямой линией спускается вниз, останавливаясь в нескольких миллиметрах над пупком. Оно вертится, раскручивается, пуская ничтожно маленькую струю бордовой крови. Замерло; вместе замерло и время, и мгновение, и сбитое дыхание.
Пульс учащается, сердце набирает удары; дирижёрская рука тяжелеет, тяжелеет и холодный металл, впивающийся глубже... глубже.

Он резко поднимет корпус от осознанного сна, от реальности увиденного.
Его волосы погребальным полотном раскинутся за спиной, из глаз помчатся редкие слёзы. Плакать тяжело; вероятно, в этом причина их непостоянности. Обессилено на исхудалых ногах ладонями кверху будут лежать руки и предательским тремором испытывать его.
Он смотрит в никуда.

Серо-синие синяки под глазами, потухший взгляд. Масао потерялся в пространстве, время остановилось.
Нынешний июль или всё ещё прошлый июнь? Жестокий; тот самый месяц, когда жизнь потеряла будничные краски, вообще перестала быть. Он помнит только боль: ни лиц, ни местности. Дивное забвение от потерянного сознания перебивалось чередованием хлёстких ударов, оставляющих глубокие порезы. Смешивающийся со вкусом слёз запах крови - деликатес истинного шиноби - терялся за мучительно долгим движением ножа по лицу. Только ощущение дрожи неспособного оказать помощь человека, сидящего неподалёку, вселяло в него уверенность, что всё будет хорошо; но глупо верить.
Такое нельзя забыть.

Он встаёт под глухие звуки грома и очевидные удары дождя о крышу поместья. Раны не кажутся стянутыми. Обманно чувство стекающей по телу крови, бессмысленны более попытки оттереть остающиеся следы. Он накидывает длинное шёлковое чёрное кимоно, опоясывая его ниже уровня косых мышц; пожалуй, впервые за время одиночества в запертой комнате. Медленно открывая дверь, выходит в длинный пустотой заполненный коридор. Разрушающаяся шумом дождя пелена тишины успокаивает его; он рассеянно оглядывается, ища в лёгком прищуре глазами неизменности этой части поместья. Находит; утвердительно выдыхает.

Он не шагает, беззвучно парит над землёй. Пережитый ужас не отнял заиндевелые привычки. Непринуждённым, но таким тяжёлым взмахом руки  забирает книгу с ближайшей полки. Отворяет дверь в попытке выйти на улицу, но не находит сил ступить дальше порога. Его обдувает прохладный летний ветер, мельчайшие капли дождя, разбиваясь о деревянную поверхность, омывают стопы. Звук непрекращающихся ударов бьёт по голове, закрадывается в уши, разрушает манящее спокойствие поместья, отчего он закрывается, пустым взглядом одаряя образовавшуюся перед ним стену.

Шаг, ещё. Он устало шлёпается на скамью неподалёку. Стоять сложно - ноги не держат.
Масао неспешно открывает книгу, но даже это даётся с трудом - тремор. Отчаянно положив кисти на тридцать седьмую и тридцать восьмую страницы, он пытается усилием воли успокоить их. Масао поглощен этим процессом, обречённый взгляд устремлён на руки.
Безмятежное отличие шума ступающих по полу стоп он приметил моментально. Это она, проснулась на удивление поздно, отгородив его от одиночества. Он неспешно поднимает голову; пряди чёлки неровно падают на глаза; едва заметно Масао приподнимает уголки губ, сколько может. Уже через мгновение от оказывается в её объятиях. Нежных, до тёплого трепета родных. Её прикосновения не спутать, они пропитаны той невообразимо приятной добротой и любовью, которые он не променяет ни на что. Мао упирается губами в её голову, закрывает глаза. Если бы время замирало в такие мгновения, он бы хотел, чтобы это не заканчивалось никогда.

Слова Рины, её особенность речи приятны его слуху. Травма, ставшая украшением; она нравится.
- Руки... - голос тих, еле проходит вибрация, - всё ещё дрожат, чёрт бы их. Не читается. - Он делает паузу, чтобы глубоко вздохнуть; не хочет разрушить уют. - Может, ты прочтёшь?

Дрожащими руками он прикрывает книгу и, протягивая её Рине, переворачивает голову на бок, упираясь иссохшей щекой ей в макушку.
Дождь не утихает.

Представить последний месяц без протяжного звука волочащейся ткани рядом с его комнатой было невозможно. Он понимал, это Рина - сестра, переживающая за его состояние больше, чем он сам. Масао всегда её слышал; в череде непрекращающихся шагов научился отыскивать, понимать звук её стоп. Он был аккуратный, не такой резкий, как у врачей или у суетливых родителей. В какой-то из вечеров (время абсолютно потеряло бережливо-разумный человеческий смысл) Мао подумал, что сестра напоминает какого-то зверька, но долго не мог сопоставить ощущения со скудным знанием фауны. Её можно было бы отнести к крадущейся белой лисице, осторожно ступающей по заснеженному лесу, но тянущийся шлейф кимоно разрушал образ, тогда она напоминала  змею. Холодную и отчасти опасную. Спустя время подобные аллегории заменили в его голове тревожный образ плачущей сестры, лицо которой было испачкано грязью и слезами.
В ночь, когда тяжёлые вздохи сменились ровным дыханием - первый признак выздоровления, - Масао осознал, что всё это время боялся увидеть её. Он с особым замиранием слушал, как из её уст весьма неуверенно выливаются словно вышедшей из берегов реке слова; написанные, не придуманные. Но всякий раз боялся взглянуть, повернуть голову или открыть глаза.

Теперь же всё иначе. Приходы врачей стали редкими. Но когда сёдзи оставались широко распахнуты, он старался рассмотреть в коридоре её силуэт. Поначалу не выходило, оттого внутри всё сжималось вечерней розой, но в один день она показалась. Просунула голову, чтобы убедиться, что всё хорошо. Такой она представала в его сознании далее во время тёмных холодных ночей или особо дождливых дней: слегка напугано личико, но мягкие черты лица, заботливый взгляд и дрожащие руки, на которых приходил упор для тайных подглядываний. Каждый чёртовый день, видя её в проёме, он одобрительно выдыхал; покойно и облегчённо: она жива.

Слова чеканно рассекают убаюкивающую тишину. Мао чудится, что Рина шутит, выдерживает паузу, чтобы убедиться в правдоподобности сказанного, но уверенным отчаянием тянется следующая фраза; и он понимает - сестра настроена решительно.
Это настораживает, размеренным взлётом набирающей высоту чайки приподнимается его правая бровь. Он насторожен и обезоружен, молчанием отвечает на настойчивое предложение, не находит подходящих слов и просто не знает, что сказать.

Он не ожидал таких радикальных изменений. Считая убийство не более вынужденной мерой, прибегать к которой необходимо в крайних случаях при невозможности поступить иначе, Масао полагал, что это один из многих моментов, который нерушимой красной нитью объединял их. Не описать того ужаса, который перенесла Рина, но... убийство? Вскользь Мао подумывает о том, что наступил тот самый час, та горькая минута, когда они меняются местами; и теперь только в его ослабленных руках возможность спасения сестры. Но вместо одобряющих слов дом жёстко и утвердительно трещит его глухим:

- Это бессмысленно, - он отрывается от головы Рины, поправляя освободившейся рукой упавший на глаза локон, заправляет его за ухо и холодными губами нежно касается её лба, захлопывая белоснежные ресницы.  Отрывается, смотрит в её жёлтые глаза, придерживает дрожащей ладонью её голову.

Тяжело вспоминать, страшно подумать, но обыденность взгляда не выдают его страх; только руки.

Он встаёт. Массивно и неуклюже, но пока как может. Взмахом поправляя волосы, он бросает руку; направляется на кухню, которая пока ещё не пробуждена богатым ароматом чая и исходящих от чашек тёплой дымкой.
- Былого, как говорится, не вернёшь, - Мао не смотрит на неё, увлекается поисками ингредиентов для чая. Обстановка в доме не изменилась, но найти ничего так и не удалось; он обречённо вздыхает, опрокидывая дрожащие руки. Видимо, разговора не избежать.

- Это не самое удачное начало для этой темы, - он мелодично поворачивается, представ лицом перед сестрой. Смотрит на неё распахнутыми глазами, каёмка белоснежных ресниц чудно обрамляет их. Дождь за окном только нарастает, даже не думает сбавлять обороты; видимо, подыгрывает нарастающему в доме напряжению... или напряжению только внутри него?

- Сложно забыть, - отрывисто.
- Сложно понять, - обречённо через паузу.
- Но ты жива, - он закрывается в позе, складывая руки перед грудью, блеск зелёных глаз теряется под захлопывающимся пучком ресниц.
- И я жив. Кажется, - отводит голову в сторону от неуверенности; она же порождает нарастающее волнение, а соответственно, тремор, подчиняющийся отбиваемому ритм дождю.

Отредактировано Masao (2019-10-15 15:09:25)

Беззвучный вдох; воздух освежающе пробирается через гортань и заполняет каждую жилку его слабого тела. Он обессилено отвёрнут, подбородком едва ли не касается выступающих ключиц.
Топот. Недовольный, громкий.
Он сильнее закрывает глаза. Подобно сносящему урагану проносится мимо него сестра, волной протягивая напряжённый движущийся воздушный поток; он порывисто, резко поднимает тонкие пряди волос, они так же скоро принимают исходное положение, располагаясь неровно. Масао напрягается, ощущает этот тягостное протяжное настроение, которым переполнен добравшийся её аромат. Острой болью пульсируют виски; и пока неутихающие прострелы ежесекундно обрывисто терзают его голову, он ощущает, как сердце с горестью убыстряется, с сожалением отзываясь на сказанные им слова.
"Это глупо, Мао, она уже не слышит"
Однако он не мог сказать иначе.

Масао неуверенно открывает глаза, выравнивая голову, не успевая перевести взгляд с выхода на сестру. Она появляется напротив него жадным блеском линз; и единственное, что он успевает почувствовать помимо решительного сверления её незнакомых очей - это твёрдая холодная хватка.
Ему неприятно, он в абсолютном смятении, но не позволяет чувству физически проявится - только сжатые скулы болезненно отзываются на сжимающиеся ладони сестры. Пустотой увядших полей он безэмоционально вкрадывается в её глаза, непрошено выискивает истину, суть Рины, той самой девушки, которая приносила ему лекарства, так и не находя в них родного неба.
С сомнением разрастается его отрешённость. Спустя долгое время, исключая период восстановления, когда одиночество становилось навязанным принципом существования, он впервые хочет закрыться, вырваться из её роковых прикосновений, отказываясь принимать эту яростную позицию.

Жизнь. Самая настоящая, несправедливая, убивающая рутиной жизнь. Жизнь людей, которые вынуждены искать смысл в сражения, которые вынуждены участвовать в войне, которые ненужно и беспощадно гибнут там же, окрашивая своей кровью вековую почву.
Жизнь. Та самая, которой следуют шиноби.
"И не мы выбираем эту жизнь"

Он слушает. Недоверчиво, глубоко всматривается в выразительность её мимики, слышит её наполненную надрывом речь, но слова не попадают в него; они пролетают мимо, словно усталые птицы, скитающиеся в поиске тёплых краёв глубокой осенью.  От громкости извергаемых звуков руки его не утихают - с большей амплитудой разрастаются в треморе.
Действительно, месяц. Тяжёлый месяц.
Месяц в обоснованном желании суицида... но и он прошёл, остался позади, как остались и те два дня, как остаётся позади вчера; рано или поздно забудется ревущая боль, перестанут трястись руки, а вместе с этим оборвётся лента воспоминаний.

"Не права," - повторяет он мысленно, её же голосом позволяя эху пронестись внутри, задеть струну, отвечающую за стук сердца; оно вновь отзовётся на её шипение ярким ударом.

Он не узнаёт её. Не видит сходств между той, которая жила в этом доме до миссии, которая заваривала чай во время его болезни. Она стоит пред ним другая; и осознание этого терзает его, он всё больше вбивается в кухонную мебель, пытаясь испариться, оказаться в комнате, либо банально увильнуть от разговора, избежать который планировал изначально. Он теряет её приятный образ, затихает ласковый тембр, читающий книги; и даже медленное движение по руке Масао не сопоставляет с сестринской заботой, отчего тремор не останавливается, а сам он не успокаивается.

"Нехорошо"
Мао повторяет за ней, то ли убеждая себя, то ли в надежде донести всё-таки глубокий смысл, которым она безошибочно наполняет пафосные речи.

"Неправильно"
Руки чувствуют лёгкость, подобно холодным цепям, растворяются её сердитые касания; он расслабляется в ощущении недолгой свободы, пока дом опять не разъярённо громыхает от напряжённого высказывания. Ему не дать ответ, сложно подобрать то самое, что с высокой вероятность успокоило её, свело остроты на нет.
Раскидывая руки в стороны, Масао упирается остатками сил, потихоньку скатываясь на пол. Приземляется, обречённо раскладывая конечности на коленях и откидывая голову слегка назад: так, чтобы волосы, формирующие чёлку, нежно скатились в разные стороны, раскрывая искалеченное парой шрамов лицо.

"Не по-человечески"
Он не может осуждать, но ход её мыслей находится слишком далеко, чтобы дотянуться рукой или просто принять, как данность, поддержать и сопереживать.
Она начала приготовление чая. Он мысленно хмыкнул в надежде на то, что рассеивающийся в пространстве пар, подобно её ярости, вскоре перестанет исходить; в надежде на то, что их разговор всё-таки не будет наполнен яркими эмоциями, будоражащими сосуды.

В паузе после значительно оконченной речи он размышляет над целесообразностью его голоса в данный момент. Нет, он всё-таки выдерживает необходимые минуты молчания, чтобы Рина с большим нахлыстом всеразрушающих эмоций не обрушилась на него с громогласной речью.

Беззвучно тянется тонкой струйкой пар.
Звонко в груди отбивает ритм сердце.

- Знаешь, - он не отрывает взгляд от потолка, пытается говорить тихо, но голос обрывается совместно с покатившейся по щеке слезой, - я помню кое-что важное.
Воспоминания вызывают улыбку. По-настоящему благодарную и теплую, отчего, вероятно, слёзы интенсивнее рассекают его бледную кожу.
- Я помню тебя, подглядывающую за мной, когда врачи заходили в комнату, - он глухо всхлипывает.
- И единственное, о чём я думаю сейчас, - ранимым касанием Мао проводит по щеке, стирая с неё мокрую дорожку, которая мгновенно заполняется новой влагой, - это то, что ты жива. А прошлое остаётся в прошлом, подобно падающей звезде, которая никогда более не засияет в темноте неба.

Он обречённо вздыхает: тяжело, но как можно тише.
И в этой паузе, понимая незаконченность своей мысли, всё-таки находит силы, чтобы договорить, каким-либо образом достучаться до неё.
- Пусть то, что было месяц назад, остаётся там, где-то позади.

Разговор, который не должен был состояться сейчас.
Разговор, вынуждающий его подбирать слова.
Разговор, который заставит его находить силы в моменты, когда это невозможно.

Отредактировано Masao (2019-11-24 23:26:43)

Если бы этот разговор состоялся чуть позже... тогда, когда тело окрепнет, когда мысли перестанут сбиваться в сплошной поток бесполезных высказываний, будто нарочно отобранных из старых свитков. Если бы она заикнулась об этом чуть позже, когда он психологически готов был бы это слышать, воспринимать ярость и гнев... если бы Рина хоть на неделю отсрочила этот диалог, у него бы были силы воспротивиться ей, ответить возможно излишне, но жёстко, без пустой лирики, но неизмеримое противоречие мира проявляется во всём. Даже там, где этого не ожидаешь; и пока атлантом сестра возвышается над ним, а он упрямо удавливается в одну точку, ему вдруг показалось, что пропасть между ними возросла в разы.

Следом - объятия. Такие неестественно притворные, в которые едва ли можно было поверить после сказанного ею, но он верит. И хоть касания обжигают кожу душащей ложью, он всё равно верит, удивительно по-детски и по-братски нежно прикасаясь к ней, замирая в её руках.
Наслаждаясь непродолжительным моментом, Мао закрывает глаза, понимая, что боятся нечего, он в безопасности; и сердце медленно возвращается к привычному ритму, запирая надолго это напряжение, но не выгоняя его прочь.

Он отрывается от сестры. Смотрит на неё всё ещё отрешённо, но с лёгкой улыбкой реагируя на касание, убирающее с щеки его влагу, нервно дёргается от движения руки её голова, по телу пробегает гаснущей неровной волной дрожь, слабая, краткая.
"Мне не следовало" подкупает, извинения - услада для ушей его, разрушающая категоричное ощущение пропасти между ними.

Ох, этот блаженный шёпот. Такой же тихий, как в детстве, когда они прятались от родителей, чтобы почитать книгу вместе или просто побыть хоть чуть-чуть рядом друг с другом перед сном. Эти узы, что крепко их связывают, разрушают любое недопонимание, любую горечь превращают в терпкий мёд, обволакивающий горло и согревающий изнутри.
Эти трогательные поцелуи вызывают в нём оттепель. Если бы этим днём они были при свидетелях, вряд ли бы кто-нибудь даже подумать сумел, что их не связывает ничего более, кроме родственных отношений. Её губы заполнены приятным теплом, которое неистово распространяется по всему телу; и когда она беззвучно падает головой на его колени, он умиротворенно твердит ей:
- Всегда.

Вот она, та самая минута, которой вызывает неописуемое наслаждение от одних только слов, которые здешние стены, окутанные звуком пробирающегося дождя, не пропускают дальше; минута примирения, не столько фактического, сколько психологического: они возвращаются к тому, с чего начиналась встреча. 

Дыхание нормализуется; Масао осторожно кладёт ей на голову руку, забираясь длинными пальцами прямиком под волосы, но не останавливается, а плавно переносит по локонам; возвращает обратно и повторяет вновь.

- Я пойду умоюсь, а то распустил при тебе сопли.
Неловко поднимая её, Масао касается губами лба, оставляя на нём едва осязаемый отпечаток. Встаёт, руками помогая себе; неуклюже отталкивается от пола, тяжело перенося вес на ноги.

Добирается до ванной комнаты с трудом. Телом подаёт он вперёд; шаткие половицы скрипом звенят на весь дом, а их сочетание порождает музыку, которая мелодично сопровождает его до раковины.
Там, закрывшись, он включает холодную воду.
В голове очередной кинолентой проносятся слова Рины. Правда, как это обычно бывает, его ответы сильно отличаются от произнесённого. Подставляя ладоши к потоку воды, он немного вздрагивает от успокаивающего холода.

Ждёт, наблюдая за тем, как объёмно заполнятся импровизированный кувшинчик; и тогда, когда вода еле-еле начинает переливаться через края, он усиленно резко обрушивает её на своё лицо одним взмахом рук. Брызги разлетаются, капли обрывисто застывают на шраме, а он не останавливается - протягивается за очередной порцией. Вода освежает, очищает разум, обнуляет накопленные эмоции.
Вновь в руках оказывается вода, но Масао не спешит; он медленно подводит лицо к рукам (приходится чуть нагнуться), на некоторое время застывая в ладонях под толщей охлаждающей стихии.

Поднимает голову, выравнивая её так, чтобы находиться чётко пропорционально в отражении. Опухшие глаза, покрасневшие от слёз, лёгкий румянец на белоснежных щеках (или от смущения, или от частого трения), мокрые локоны чёлки, небрежно прилипшие к его лицу - он напоминает маленького мальчика, и, дивно усмехнувшись самому себе же от возникшей мысли, он с трудом поднимает руку, которой касается лба:
"Выглядишь нелепо"
"Но шрам тебе идёт"

Масао впервые за месяц видит себя. Украшающий его шрам возникает на лице пёстро - он почти зажил, - однако всё ещё в красной окантовке и с шелушащейся корочкой, которую юноша нарочито хотел бы сковырнуть, пока не останавливает самого себя.
"Теперь это лицо я буду видеть всегда?"
Бездарно и глупо задавая вопрос, он не ждёт ответа.

Время тянется; Мао рассматривает своё отражение.
Десять минут, двадцать минут.
Повторяет всё то же, что проделывал с водой ранее.
Опять разглядывает лицо в отражении.
Полчаса. Сорок минут

Он выходит, будто ничего до этого в этом доме не происходило; будто бы стены не сокрушались под натиском напряжения, а в воздухе не пестрили печаль и уныние, всеобще поглощающие жителей.
Он так же, незадачливо повторяя ту же комбинацию звуков половиц, возвращается к сестре на кухню; корпус его заведён чуть вперёд, но спина пряма. Масао по-прежнему тяжело, но глаза по-новому живо поблёскивают и переливаются, вот-вот возвращается крошечными порывами к нему страсть к жизни, но, кажется уже исчезла эта грубая тоска, утомляемая пустота во взгляде. Или только кажется?

- Может, всё-таки почитаешь? - Губы едва деформируются в тонкой ироничной улыбке, но слова всё ещё не громкие, тих его голос.

Отредактировано Masao (2019-11-25 02:27:47)

Отвлекаясь об безумных игрищ с жизнью, невольно останавливаешься в застывшем мгновении, чтобы разглядеть то, что создаёт трепетный уют в доме. И пока наслаждение сиюминутностью заполняет лёгкие душистым ароматом чая, он понимает, что выздоровление близко. Главное, не потеряться между бессердечием вызванным желанием сдаться и таким до мерзости человечной потребностью защитить дорогих.
Она была единственной; той, за которую смерть в утробе казалась осознанной жертвой. Она вселяла в его печальный быт надежду в завтра, даже тогда, когда вера в бессмыслие провоцировала прикованного к койке и взывала к готовности прекратить мучения, потеряться в круговороте нескончаемой лёгкости.

Однако сейчас всё: сомнения, вера, обещания, надежды, - застыло в эфемерном понятии пространства и времени, когда Рина плавным движением рук опрокидывает носик чайника, заполняя чаем чашки. Аромат его стойко разносился по кухне, выползая, будто бы густой туман, в коридор и комнаты.
Сестра взяла в руки книгу; на лице его образовался лёгкий румянец, и Масао даже подумал, что её бархатный голос готов слушать долго, выжидая кульминации произведения. Осторожно взгляд опускается с губ её на руки - мягкими подушечками пальцев она лёгко перелистывает страницы, создавая интимность приятным шуршанием бумаги.
Масао опускает голову, притупив взгляд. Та самая спокойная, умиротворённая улыбка на лице его появляется неожиданным выдохом и сломанной линией губ. В этой удивительно уютной атмосфере он, наконец, ощущает себя понятым, и оттого сильно необходимым.

Короткая пауза, заполнившаяся тихим шмыганьем и непрекращающимся мёрзлым дождём, и Рина подползёт к нему, опустив голову на плечо. Вызовет его на игру, а он не сможет отказать, и не захочет, доверившись ей; только для неё открыв себя смеющегося, откликающегося весельем на звонкий голос сестры и переплетение локонов.
Скрипучие половицы резво и усиленно аккомпанируют их пёстрому танцу, и Масао поймёт, что жизнь не остановилась в злополучной пещере. Как солнце, заставленное облаками, она продолжает светить, помогая двигаться к цели семимильными шагами.

"Я так тебя люблю"
Словно под тысячью тёплых одеяний в невыносимый зимний мороз. Он вторит ей, крепко прижимая рукой, слыша, как ударяет её сердце и как сладко доносится сопение.
- Кажется, я тебя больше!
Провокация, но без тонкого злого умысла. Не сдерживает улыбку и закрывает глаза.

Масао не поднимается, всё так же прислонив свою голову к её, слушает, как усыпительно чутко скользят слова её, будто бы по тонкому льду, который вот-вот разломается на миллион крошечных льдинок, но то лишь кажется - он крепок.
- Только не будем уходить далеко, - переживает, но уже доверяет жизнь ей, отдаёт сгубленное без остатка, - я пока не готов.
Вдыхать пёструю череду встреч и вопросов.

Дождь тем временем не утихал, выход предполагал затянуться.
Тогда она игриво хватает прядь его волос, преподнося к лицу и фиксируя, будто нелепые гиперболизированные усы, украденные из театра кабуки.
Он тихо хихикает, смех сам проявляется сквозь толщу улыбки, и он радуется не только комичности ситуации, но и самому факту столько нетривиальной для него реакции.
В глазах появляется удивительной красоты блеск - реакция на глубоко его прострелившую радость, которая последовательно заполняет его рады тягучей мазью из лекарственных трав; заполняет его всего.
- Хм, а тебе идёт, сестрица. Что ещё можно из этого слепить?

Вот она, фраза, которую как будто бы ждал редеющий за окном дождь; и Масао обращает на это внимание, бегло переводя взгляд с Рины на окно, а потом обратно. Читаемый в глазах вопрос-предложение превращался в надежду, которая отдавалась внутри него удивительно живым напряжением.

"Только бы сохранить"
Жаль, что подобное не сопровождает его вечно; рано или поздно эмоциональная приподнятость спадёт. Но, возможно, не останется более огромной пустоты?