Назло всем канонам печальных сцен, когда плакать должна даже природа, даже Мудрец Шести Путей в загробном мире, светило солнце, припекая кожу сквозь чёрную траурную ткань. Солнце напекало голову, потому что чёрные волосы Хизуру как будто стремились впитать в себя как можно больше тепла. Солнце выражало своё полнейшее безразличие к трауру Конохи, как бы говоря, что на самом деле природе наплевать на проблемы мелочных людишек.
Седьмой умер. Какая прелесть.

Хизуру сделала всё, как положено: оделась в чёрное (не то что бы ей для этого требовались какие-то усилия с учётом её гардероба), вынула из ушей серьги, не опоздала на церемонию и положила одинокий белый цветок у портрета Наруто, когда пришла её очередь. Седьмой улыбался на портрете совершенно так же, как и при жизни, и от этого Хизуру захотелось опрокинуть рамку. Не от злости и не от предвкушения чего-то плохого, а просто так.
Седьмого она не любила.

С самого утра она помогала тётушкам и даже отцу собрать букет в знак памяти — одинокий белый цветок был даром личным, но Яманака, как искушённые в цветах и красоте, традиционно приносили что-то от себя, провожая умерших. Им было за что благодарить Седьмого — за мир, за прекратившиеся разрушения Конохи, за то, что его беготня за Саске отрезвила когда-то бабку от уподобления ему и Сакуре и надоумила на более простой и гораздо более правильный выбор — поэтому водружённая под портретом руками её отца композиция была идеальна и на языке цветов как восхваляла долголетие, мир и мудрость почившего хокаге, так и выражала по этому поводу строго отмеренную скорбь. Хизуру лично перебрала в ней каждый стебелёк под чутким руководством тётушек и взглядом матери со стороны.
Седьмой умер — и она ничего не была ему должна после того, как они водрузили прощальный букет на положенное место. В том числе и скорби.

К сожалению или к счастью, после окончания основной части церемонии ей решительно нечего было делать, кроме как попытаться скрыться из толпы и уйти типа скорбеть. Она бы прихватила с собой Узумаки, потому что оставаться одной ей ужасно не хотелось, но тот — как все Узумаки — буквально обязан был стоять в той части толпы, которая действительно скорбела, и держать мать за плечо. Хизуру бросила в ту сторону взгляд только для того, чтоб убедиться, что дела обстоят именно так, как и должны, и что ей придётся искать другой повод для ухода.

Поводом оказался Бэнимару.

Бэнимару стоял особняком, но достаточно близко к ней, потому что Нара, Яманака и Акимичи всегда считали друг друга чем-то вроде близкой родни, а потому к нему было проще всего добраться. Бэнимару идеально подходил для того, чтобы увести его куда-нибудь в сторонку под видом душеспасительных бесед. В конце концов, это то, что делают джонины, если им не насрать на всё по причине давности службы.
Хизуру ему сенсеем не приходилась, но после внезапного визита в её дом была вправе занимать хотя бы позицию дальней родственницы, а, значит, имела какие-то права на то, чтоб бесшумно возникать прямо рядом с ним и вежливо маячить в поле зрения, чтоб привлечь внимание. Наверно. Во всяком случае, родители его за это вряд ли кинулись на неё с кулаками, раз не кинулись после того самого визита.

— Пройдёмся? — вежливый вопрос, подразумевающий искреннюю заинтересованность в его мнении, хотя отказ — не то, что она хотела бы услышать. Взгляд, устремлённый куда-то в сторону портрета, чтоб Бэнимару — он умный мальчик — мог понять, что она о чём-то глубоко задумалась.
Может быть, он даже мог догадаться, что ей сейчас хочется уйти и не стал бы вредничать, отказывая ей в благородном поводе.

Родители похищаемого пацана, к счастью, не пресекли её план в зародыше. Может быть, не заметили, может быть их слишком увлекли положенные в таком случае беседы — в любом случае, Бэнимару не отказался пройтись, а Хизуру не стала терять времени на объяснение, почему ей срочно взбрело в голову покинуть траурную толпу.

Бэнимару даже оказался достаточно смышлёным, чтоб выбрать направление самостоятельно, так что заработал в мысленном рейтинге Хизуру ещё немного очков, опасно приблизившись к оценке положительной настолько, что его уже можно было бы считать чем-то вроде приятеля. Со всеми прилагающимися бонусами в виде права вваливаться в её квартиру в любое время, знать место хранения ключей и даже жрать из её холодильника.
К добру это или нет, решать предстояло его родителям. Ей самой, в принципе, было всё равно — лишь бы дитё не полезло в петлю. Ну или чтоб громко не плакало.
Лавировать между скорбящими — по-настоящему или не очень — людьми было трудно. Достаточно трудно, что пропустить начало монолога Бэнимару было бы легко. Можно было притвориться, что она ничего не слышала, например, потому что говорить с подростками о смерти было для неё определённо новым опытом.

Хизуру прямо на ходу потёрла висок, пытаясь понять, о чём говорить дальше. Они, конечно, все смертны, а некоторые смертны рано — даже в её семье был список тех, кому повезло куда как меньше, чем Седьмому, мирно отбывшему на тот свет в своей постели (и у Хизуру было по этому поводу много претензий), — но как это объяснить подростку, чтоб он не полез в петлю?
То-то и оно.
— Умер, — согласилась эхом Хизуру, потому что это было самым логичным ответом. Умер, да. Все проблемы, которые ждали впереди, уже не касались Седьмого и не могли омрачить улыбку на его фотографии.
И все шиноби рано или поздно умрут, но Бэнимару эту простую истину пока напоминать не обязательно.
И вообще лучше не заводить об этом разговор.

Она уставилась на протянутую ей пачку сигарет с искренним удивлением — признание Бэнимару было Поступком с большой буквы... о причинах которого Хизуру не подозревала просто потому, что прятала сигареты в множестве разных мест, регулярно забывая о спрятанном и обнаруживая давно забытое. Кража сигарет не просто не была поводом для злости, нет, Хизуру даже не подозревала о том, что чего-то лишилась, а потому была удивлена и приятно поражена.
Пачку она приняла машинально, повертела в руках и оценила, но, пожав плечами, протянула назад и даже кивнула, указывая в какую сторону им двигаться.
— Оставь себе, — это было не привычное "оставь себе и забей", означавшее безразличие к судьбе пачки, это было мягкое и почти заботливое признание чужого достоинства и даже — Нара точно убьют её в союзе с её собственными тётушками — святого права гробить свой организм. Не то что бы какой-нибудь шиноби умирал от курения, всё сплошь какие-то случайные кунаи. — Пригодятся.

Последнее, конечно, было лишним. Сыграла, видимо, необходимость держать лицо и соблюдать положенные приличия — мимолётное обещание мрачных перспектив вырвалось как-то само, мимоходом, пока она задумчиво прикидывала, куда им лучше пойти. Может, это только ей казалось, что любой дурак поймёт, что на душе у неё не всё гладко, но даже если нет, держать лицо перед младшими стоило бы. Иначе грош цена её прогулке.
Как назло, в голову не лезло ничего — отвратительно. Оставалось поручить всё подрастающему поколению.
— Сходим к мемориалу?
Мемориал, да. Место почтения мёртвых, для похорон которых не сгоняли всю деревню. Там, наверно, были и имена Нара Темари и Нара Шикамару. И ещё много имён, особенно после Четвёртой Мировой.
Хизуру не была уверена, почему её тянуло туда. Но то, что тянуло — было фактом.

Какие имена искал Бэнимару, она догадывалась. Любой бы догадался.
Она же, присев на корточки перед холодным камнем, пробежалась взглядом по выбитым строчкам, отыскивая времена не сытого мира, а Четвёртой Мировой. Нашла — два имени рядом, знакомых и далёких.
— Я тоже люблю. — Хизуру погладила имя Иноичи так, будто надеялась, что может этим дотянуться до прадеда, который умер ещё до того, как о ней самой зашла речь, — Вот его. Хотя не видела никогда. И его, — пальцы медленно скользнули к соседнему имени, — ...Шикаку. Твой прадед, знаешь? Не видела никогда, но люблю. Без них бы могло не быть и нас с тобой, и деревни. Веришь?

Вообще-то, она любила многие имена на этом камне. Многие — но не все, — вызывали у неё странную нежность и тоску, как будто несостоявшаяся с ними встреча могла дать ей что-то важное. К ним она бегала в детстве, не постоять в глухой скорби, а нашептать детские обиды и радости, как будто её слушали. К ним пришла сейчас, когда деревня оказалась в положении, которое мало кто пока осознавал, потому что всё ещё любила.
Любила — и молчала. Потому что нежность не положена ни шиноби (ха-ха), ни взрослым. Особенно таким, как она. Ей нежность вообще не шла, шли сигареты, пустое выражение лица и безразличие ко всему, но даже она умела искренне любить.

А он — Хизуру оглянулась на Бэнимару вслед за своими мыслями, — знал, за что эти имена нужно было любить и чествовать больше, чем Седьмого?
Знал, наверно. Он же Нара, не могли не рассказать. Если не Шикамару, который был себе на уме, то её собственная бабка бы точно постаралась. Или выжившие прабабки, которых не зацепило войной.

— Приму как комплимент, — Хизуру выпрямилась, сдержав порыв охнуть — спина не к месту отдалась тупой болью, — достала уже свои сигареты, щёлкнула зажигалкой, — Он был хорошим стариком. Классным стариком был, куда лучше...
Она осеклась и скрыла эту осечку за долгой затяжкой. Потом, не продолжая мысль, протянула зажигалку Бэнимару с явным намёком, за который бы точно получила подзатыльник от его матери. Почему-то ей требовался не просто собеседник, а кто-то, кто разделил бы и этот ритуал.

Да, Шикамару был лучше Наруто. Может быть ему даже больше пошло быть хокаге — деревне бы точно стало лучше — но хокаге становятся совсем по другим причинам и не те, кому стоило бы.
А мальцу стоило бы дать подзатыльник. Не за то, что назвал её другом — Хизуру, прищурившейся как большой кошке, это льстило больше, чем она давала понять, — а за смех в мрачный и печальный момент. И за смех перед памятником. Так бы точно поступил кто-то взрослее и разумнее.
С другой стороны, вряд ли мёртвые бы обиделись, а она точно не тянула на родительскую фигуру в жизни Бэнимару. На друга тянула, да, а вот на авторитет уже не очень.

— Почти, — Хизуру выдохнула дым и проводила взглядом рассеивающееся облачко, — На самом деле уйти хотела оттуда, но поговорить тоже... — не опуская головы, она скосила взгляд в сторону Бэнимару, прикинула ещё раз, стоит ли.

Не стоило, наверно. Но Шикамару бы рассказал. Он, вроде как, был прямым и говорил, если требовалось.
Она же, несмотря на заявленное сходство, колебалась. Жалела, наверно, или ломать розовые мечты не хотела. Скорее всего, всё сразу — глупо говорить с детьми о большой политике. Как будто мешало что-то раскрыть рот и начать.
Но ведь эти дети — шиноби, всё-таки.

—  Вот ты, как будущее деревни, что скажешь о том, что нас сейчас ждёт?

То, что это будущее имеет все шансы заработать хронический кашель её усилиями — это, конечно, другой вопрос. Шикамару это дожить до внуков не помешало.